Уважаемая редакция!
Посылаю Вам статью о далёком прошлом станицы Манычская. Надеюсь, читателям газеты будет интересно. По возможности прошу опубликовать мои воспоминания о малой родине.
Валерий Нагорный
Природа как вечная красота и вечная гармония в поэтическом творчестве Кольцова. Eдиный и неделимый мир человека и натуры в поэзии Васильева. Изображение образа степи в повести Гоголя «Тарас Бульба», в произведениях Чехова и Бунина, в романе Шолохова «Тихий Дон»…
Наконец, наш земляк, манычанин Валерий Нагорный, воспел донскую природу с нескрываемой любовью к родному краю. В рассказе покоряет красота донских пейзажей, где чувства и настроения перекликаются с особенностями народного быта, передавая образы русской природы с характером и особенностями казачьей души. Нерасторжима связь казаков с окружающей природой, для которых она — судьба, дарующая урожаи и радости жизни или несущее горе, голод и бескормицу.
Куда бы ни бросила меня судьба, я всегда неотрывно, словно пуповиной к утробе матери, был привязан к своей старой казачьей станице, где прошли мои детство и юность. Я вижу и слышу ее такой, какой она была в те далекие-далекие годы минувшего века.
Густо-звездная летняя ночь. В междуречье двух рек — Тихого Дона и спокойного Маныча — дугой водной глади, обнимающей станицу, спит она под пологом бездонного лунного неба, пряча мерцание звезд далеко в молоке туманностей. Мудрый месяц, притаившись в уголке неба, охраняет покой безмолвной чаровницы ночи. Повсюду, на десятки километров, протянулась, напоенная ароматом степных трав, царственная тишина, которую изредка нарушают лай встрепенувшейся собаки, пофыркивание дремавшей лошади, да редкое «ку-каре-ку», не вовремя проснувшегося петуха. Скоро все звуки замолкают, и плотная пелена ночи все сильнее и сильнее окутывает спящую станицу. Но летняя ночь коротка, и за рекою медленно начинает пробивать бархатную темноту узкая, розоватая полоска света, которая становится все больше, пробуждая сонное небо и туша лампады звезд. Петушиная разноголосица звонко оповещает все спящее царство о рассвете.
Важно и величаво над рекой выплывает божественное светило, дарующее земное существование, озаряя горизонт красно-оранжевой палитрой красок. Возня животных в базах, ржание лошади, зычное «мууу» завершает сладкую дремоту станицы. Доносится скрип калиток, хлопанье ставень и дверей. Мелодично звенят цепи с ведрами о ворот колодцев. Звонко бьются о цыбарки струи молока станичных буренок. Молодые казачки, покачивая бедрами, гордо несут на плечах коромысла с ведрами, полными водой, овеянной утренней прохладой. С подворий доносится гомон хозяев, хрюканье свинок, кудахтанье и кряканье птичьего мира. Станица кормит живность.
Легкий дымок, струйками поднимаясь ввысь, уносит оставшуюся дремоту уходящей восвояси ночи. По улицам, погоняемые хозяевами, поднимая тучи придорожной пыли, сопровождаемые собачьим лаем, плетутся станичные буренки, собираясь за околицей в огромный гурт. Пастух в полинялой рубахе, подпоясанной бечевой, гулко щелкая кнутом, гонит стадо на место выпаса в цветное разнотравье приманычской степи. Какофонию звуков раннего утра дополняют хоровое пение лягушек со стороны рек, постанывание затаившегося в вербах сыча и монотонное гудение комариного роя.
А небо уж золотит, умытое речным туманом смирное летнее солнце. По улицам к речке пронеслась говорливая ватага босоногих ребят с самодельными удочками. Опираясь на «байдики», перекрестившись у церкви, чинно прошагали к станичному базару бабушки. На какое-то время станица замирает. Веет степной ветерок, обдавая травными запахами улицы и проулки. А сама степь, распростертая за околицей, живет своей жизнью, тесно переплетаясь с жизнью станицы.
Степь сохранила в памяти все события, свидетелем которых была она за всю многовековую историю своего существования. Два могучих кургана охраняют таинства степных морей. Степь топтали орды кочевников, полчища басурман и иноземных захватчиков. Она помнит подвиги лихих казаков Степана Разина и Кондратия Булавина. Глубокие шрамы на теле степи оставили окопы, воронки, противотанковые рвы. Сколько людской крови оросили ее просторы? Крови праведной и неправедной. Христианской и чужой. Сколько стонов, просьб о пощаде и победных криков слышала эта степь. Но не только событиями прошлого жила она.
Солнце поднимается выше
и выше, грея своими руками степное пространство. Заливистое щебетание жаворонков, кроткие вскрики пестрокрылых щуров, монотонное, глухое «угуканье» царственных удодов, шуршание травных обитателей, жужжание пчел и шмелей — все это многообразие звуков рождает мелодию степи, которая ласкает слух и вызывает радостный всплеск душевного умиротворения. Высоко в небе парит, высматривая добычу, коршун. Быстроногие куропатки, снующие среди полевых цветов, вереницей спешат укрыться от зоркого орлиного глаза в зарослях серебристой полыни. Горе зазевавшейся полевке, не успевшей спрятаться от всевидящего ока стервятника. Камнем падает он на жертву и под каркающую суету вороньей братии справляет трапезу. А невдалеке, в зарослях терновника, высматривает добычу рыжая бестия-лиса. В норах на склоне Усьманской «горы» ждут своего часа ночные охотники-волки. Кругом, на фоне желто-зеленого покрывала, яркими вспышками радует взгляд разноцветье полевых цветов.
Жизнь ее величества степи поражает своим великолепием и мудростью дремучей природы. Через степь протянулась высокая насыпь дамбы с тремя деревянными мостами, которые укрывают собой блюдца озерцов, оставшихся после разлива рек. Дамба служит «дорогой жизни» станицы во время половодий. Степь, огибая станицу, простирается до самого берега Маныча, поросшего тростником и рогозом, известных на Дону, как камыш и чакан. У берега — солоноватая, освежающая прелесть прохлады. В камышовых чащах прячутся чирки, болотные выпи, лысухи и другие обитатели Маныча. Горделивые цапли стоят в томительном ожидании, высматривая мелкую рыбешку или лягушку. Стройным рядком выплывает на гладь реки утиный выводок во главе с уткой-матерью. Взбрыкивает, оставляя круги на воде, разнорыбица. Лениво извиваясь, подплывает к берегу, пугая лягушек, черно-зеленый уж. А в камышовом лесу, где-то в чаще, обитают свирепые дикие кабаны — старожилы прибрежных зарослей. На другой стороне Маныча пасется гурт совхозных буренок. Резвятся бычки, телочки, жеребята, которые органично вписываются в картину степи, поросшей яркой луговой зеленью.
Маныч плавно катит свои воды к устью, с шумом сбрасывая их с высоты Усть-Манычской плотины. Стремительно несется он дальше, к Великому Дону-батюшке. Сразу за плотиной открывается панорама слияния двух рек.
Разнотравная полоса степи устилает широким ковром все междуречье от окраины станицы до речных берегов, насыщая речной воздух чабрецом, полынью и другими благоухающими запахами степных трав.
Обрывистый берег Дона усеян круглыми норами стрижей, похожими на выдолбленные в склонах гор жилища жителей древних племен. Над водной гладью устья мечутся речные чайки и стрижи. А на другом, правом берегу Дона, красуется неширокая полоса пойменных лесов. Где-то за ней прячется знаменитая гора Гостиная — место рождения станицы.
Со стороны Дона и устьевой части Маныча открывается картинный вид утопающей в зелени станицы, с возвышающейся над ней старой, полуразрушенной церковью. Картину дополняют копны сена во дворах, кое-где сохранившиеся плетни, камышовые заборы и саманные хатки с крышами из камыша. Все это притягивает взоры пассажиров на проплывающих по Дону теплоходах, «метеорах» и «ракетах».
Солнце катится к зениту. Станичные улицы пустеют. Закрываются ставни окон, затихает гомон животных. Полуденный зной окутывает станицу. Разморенные жарой куры зарываются в подзаборную пыль. Собаки, спрятавшись в тень, в ленивой дреме провожают взглядом скрипучую телегу, груженную луговым сеном. И лишь загорелые ребятишки шныряют от речки до речки по пыльным улицам станицы.
Солнце клонится к западу. Станица оживает. Вьется дымок горнушек, на огородах белеют косынки домохозяек. Возвращаются с поля женские бригады. Разматывая до глаз повязанные косынки, с шутками и прибаутками бабы спешат по хатам, чтобы продолжить нескончаемую домашнюю работу. Мужики подтягиваются к чайной. Разлаживая на бочках сушеную рыбу и раков, пьют пенное освежающее пиво, мешая его с дешевым вермутом.
Вечереет. У чайной оживленные беседы, прерываемые задорным смехом подвыпивших станичников, придают вечеру особенный колорит станичной жизни. Нередко можно увидеть вдрызг захмелевшего мужичка, который, спотыкаясь, пытается найти дорогу к дому, но падая ниц, им овладевает сонная дрема и, скатившись в придорожную канаву или упав на прохладную зеленую траву, что-то бормоча, он сладко засыпает, пока не заберет его домой, обзывая нехорошими словами, его женушка.
Вечерняя заря красит своим цветом запад
. Где-то зазвучали звуки гармошки, послышалась заунывная казачья песня, а за ней веселая плясовая с подпевками и посвистом. После жаркого дня станица отдыхает.
У подворий на лавочках примостились бабушки, обсуждая каждого, идущего мимо станичника. Уж кто-кто, а они знали о станичниках все, и зачастую больше, чем те о себе. Люди, проходившие мимо старушек, чинно здоровались: «Здорово дневали!». «Слава богу», — отвечали с лавочек. Наряженная по-праздничному молодежь направлялась в парк. Возле клуба — толпа народу. В ожидании демонстрации фильма у ларьков с вином и пивом под оживленные разговоры толкутся мужики. Парк освещен электричеством. На скамейках, в тени тамариксов, кленов и акаций, воркуют парочки. В глубине парка манит огнями танцплощадка. Над станицей нависает ночь. Чистый, речной ароматный воздух ложится на раскаленную жарким днем землю. Станица утихает. Ночная тишина обволакивает ее мирным, чарующим сном. И только Дон и Маныч без сна и отдыха веками катят свои зеленые воды к Азовскому морю, унося с собой память о былом станицы.
